"Время застоя"

Нет точнее и правдивее свидетелей того времени: 

поэт Виктор Некипелов (замучен в лагерях 80-х)

художник Виктор Крапошин

Словно с крыши гнилая вода,

Клевета, клевета, клевета.

Неужели такой я злодей?

Я люблю этих слабых людей.

Я учил их поверить в любовь,

В необорные силы добра...

Били вдрызг, не оставив зубов,

Не оставив живого ребра.

Пусть в глазах от побоев темно,

Но упрямо, как клятву любви,

Я шепчу: "Все равно, все равно

Никогда не клони головы".

И, с усильем поднявшись с камней,

Улыбаясь кровавым лицом,

Я твержу все упрямей и злей:

"Человек не рожден подлецом".

Нет, не эти мне люди враги,

Хоть во имя фальшивых идей

И солгут, если скажут "солги",

И убьют, если скажут "убей".

Ведь не могут раскинуть умом

И понять наконец-то, слепцы,

Что ярмо остается ярмом,

Даже если на нем бубенцы.

Майерлинг

От навязших словес, от истлевших идей, 

от обманных безмускульных книг

из жестокого царства усталых людей

я хочу в голубой Майерлинг.

Ты готова к побегу? идем, я готов,

чтобы прямо из зала кино

пробежать, взявшись за руки, между рядов

и нырнуть с головой в полотно,

услыхать за собою испуганный крик,

и свистки и соленую брань,

но уйти от погони насквозь, напрямик

в зазеркалье, в хрустальную грань.

Там не знают жестоких и мстительных слов,

не штурмуют высот на "ура!".

Там не верят в кумиры, а верят в любовь

и в негромкое "брат" и "сестра".

И в каком-нибудь горном селеньи, где снег

оборвал до весны провода,

зазеркальные люди дадут нам ночлег,

не проверив у нас паспорта.

Кто-то доброй рукой нам постели взобьет.

Боль-удавка отпусти виски.

И друг друга впервые всю ночь напролет

мы сумеем любить без тоски.

И поверив, что жизнь дорога и чиста,

мы навеки останемся там,

а весною не станем чинить провода,

чтоб никто нам не слал телеграмм.

Понемногу залечим рубцы от оков

и разгладим морщины у глаз.

Будем верить, отринувши голых богов,

лишь молитве, которая в нас.

Будем хворост вязать и по долам бродить,

поклоняться горе и воде.

Будем сеять свой хлеб, будем в церковь ходить

и учить сыновей доброте.

Но реальность жестока. Ты разве не знал,

что свобода - великий обман?

И обратно в хохочущий зрительный зал

нас с размаха швыряет экран.

Снова в царство неправедных злобных богов,

в непролазную тину и ложь.

И какие-то рожи лисиц и хорьков

ухмыляются нагло из лож.

В час когда мы покинем неправый наш свет,

пусть те скажут, кто знал наш тайник:

"Нет, они не исчезли, не умерли, нет -

наконец-то ушли в Майерлинг!".

Алабушево

Не обижены судьбою,

Одарила нас удача:

Финский домик под Москвою —

То ли ссылка, то ли дача!

Всё по чину и по сану,

По родимому закону:

В уголках — по таракану,

В потолках — по микрофону.

А на все четыре розы —

Елки, палки, галки, грузди!

Если вспять пошли морозы —

Значит, нет причин для грусти.

Наслаждаемся природой,

Крутим пленку с Окуджавой,

Умиленные заботой

Нашей матери-державы.

С каждым днем нежнее, ближе,

Узнаю ее натуру!

Кто-то топает по крыше —

Проверяет арматуру...

Ну и ладно, жребий брошен!

Мы живем и в ус не дуем,

По углам — буры накрошим,

Потолкам — покажем дулю!

Хоть без очень четкой цели,

Но живем своим укладом.

Если сильно дует в щели —

Затыкаем самиздатом!

Есть вопросы, нет ответа!..

Спорим, курим, ждем мессию,

Чтоб, проникшись высшим светом,

Вместе с ним спасать Россию.

А она не шьет, не строчит,

Пьет и пляшет — губы в сале.

А она совсем не хочет,

Чтобы мы ее спасали!

1971

Поселок Алабушево,

Московской области

Опричник

Снова вырвали клок, но еще не конец,

Видит Бог, пронесло стороной!..

Уж давненько он скачет, опричный гонец,

По горячему следу за мной.

Не с пустыми руками он едет – припас

Для меня кой-какие дары,

Он везет на груди государев указ,

В переметной суме – кандалы.

Все теснее кольцо, каменистей пути,

Горячей и стремительней гон!

Я покуда еще успеваю уйти,

Хоть всего на один перегон.

Оба знаем, что это – на первых порах,

Он, конечно, хитрей и сильней,

Просто я на хмельных постоялых дворах

Подороже плачу за коней.

Но пустеет кошель, и дыхания нет,

И судьбу отвернуть не дано:

Полный список моих неприметных примет

По заставам разослан давно.

В час, когда холодеют верхушки лесов

И луна ковыли серебрит,

Слышит ухо – как бой деревянных часов –

Неотвратную поступь копыт.

Но напрасно он ждет, государственный пес,

Что отдамся на милость ему!

В самый горестный час – ни смятенья, ни слез

Я не дам увидать никому.

Может, нынче – последний свободный денек,

Может, завтра – сомкнется кольцо…

Пусть готовится к встрече – лишь гневный плевок

Он получит в рябое лицо!

апрель 1972

Баллада о первом обыске

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой?
Что делать нам с бессмертными стихами?

Н.Гумилев

Я ожидал их так давно,

Что в час, когда пришли,

Мне стало так же все равно,

Как лодке на мели.

Я оглядел их сверху вниз —

Процессию теней:

На козьих ножках — тельца крыс

И хоботки свиней.

Они рванулись, как на мед,

На давний мой дневник...

Они оставили помет

На переплетах книг...

Какой-то выхватив альбом,

Захрюкали в углу...

А я стоял, прижавшись лбом

К прохладному стеклу.

А я глядел на дальний бор,

На три моих сосны,

Я знал, что всё иное вздор,

Непрошенные сны.

Там, отрицая этот сброд,

Лаская и даря, —

Вставала из раздольных вод

Пурпурная заря.

И в лике пенных облаков,

Прекрасны и тихи,

Текли, не ведая оков,

Бессмертные стихи.

Не зная страха и утрат,

Был легок путь в зенит...

Я знал, что этот высший лад

Никто не осквернит.

И оглянувшись на зверье,

На разоренный стол,

Я, как во сне, сказал:

«Мое.

Давайте протокол».

13 июля 1972

Баллада о третьем обыске

"В начале было Слово,
и Слово было у Бога, и
Слово было Бог".

(Иоанн 1.1)

Такого шмона, право,

Еще не видел мир.

Нагрянула орава

Изысканных громил.

Не прежних белоручек, -

Отменных мастеров.

Промяли каждый рубчик

Вспороли каждый шов.

Какой-то хитрый лазер

Таращил мутный глаз.

А самый главный - слазил

Руками в унитаз...

А я, как будто дачник,

Смотрел на тот погром.

Что ищут? Передатчик?

Иль провод в Белый Дом?

Но было всё не ново,

Я знал: и в этот раз,

Они искали Слово,

Которое - вне нас.

Которое взмывало

Голубкою с руки,

Которое взрывало

Их троны и замки.

Грозило, как комета,

Томило, как гроза,

Наполнив душу светом

И радугой глаза.

Пылало, как горнило,

Облив зарей восток.

Хранило и казнило,

И называлось Бог.

ноябрь 1973

Владимирская тюрьма № 2

Первая камера

Она и не пар, и не камень,

Она и не шар, и не куб,

То воском плывет под руками,

То стынет металлом у губ.

Я знаю: другие — заполнясь

Дыханьем моим и бедой —

Скользнут сквозь меня, не запомнясь,

Несомые черной водой.

Но этой — голодной и нервной,

Теперь до последнего дня

Мне сниться — как женщине первой,

Когда-то растлившей меня.

Той рыхлой и доброй солдатке

С рябым белоглазым лицом,

Когда-то зазвавшей на святки —

Попотчевать сладким винцом...

Вот так же и камера эта,

Где даже и мухи — рабы:

Ослепнув от вечного света,

Живут по щелям, как клопы, —

Теперь меня хочет и злится,

И стыдные шепчет слова.

Я должен схитрить — раздвоиться,

Распасться на два существа.

Чтоб эта постыдная смычка

С прожорой лихой и рябой

Однажды — не стала привычкой,

Хотя бы и стала судьбой.

11—13 июля 1973

Камера № 1 Владимирских КПЗ

В одиночке

Тоска бутырской одиночки.

Кому кричать, кого молить?

В слепом оконце дня от ночи

Не отличить, не отделить.

Напрасно слабыми руками,

Безумец с тусклою свечой,

Я тычусь в скользкий, липкий камень,

Пропахший кровью и мочой.

По жилам - струйки вязкой лени,

И шепот вкрадчивый в ушах,

Но я не рухну на колени,

Я одолею мерзкий страх.

Покуда в сердце, нарастая,

Стучатся жарко, вновь и вновь,

К державе - ненависть глухая,

К отчизне - горькая любовь.

январь 1974

Бутырская тюрьма

Тюрьма

Говорили: Тюрьма - это стон озлобления!

Утверждали: она - цитадель безнадежности!

Но тюрьма - это символ любви и смирения,

Это - высшая школа надежды и нежности.

Как теплы наши чувства и чисты желания,

Как мы любим отсюда далекого ближнего,

Как мы шепчем молитвы в часы покаяния

И склоняем колени пред ликом Всевышнего.

И уже не страшит нас решетка железная.

Ведь однажды ударит слепящая молния,

И к чертогу Свободы, далекому, звездному

Растворится дорога! Бескрайняя, горняя!

1980

Он ушел покурить за барак

Памяти Григория Подъяпольского,
моего друга, духовного брата.
К пятилетней годовщине его смерти

Разбежалось по зоне их воинство,

Бьют тревогу: не сходится счет.

«Подъяпольского нет! Подъяпольского!»

Вертухаи бегут взад-вперед.

Лезут всюду, шмонают, как водится,

Волокут караульных собак.

Ну чего вы, Кащеево воинство?

Ну чего, ну чего беспокоиться?

Он ушел покурить за барак!

Только что ведь сидел за тетрадкою,

Вот вернется и сядет опять.

Вы же видите: книжка с закладкою.

И не надо напрасно искать.

Ну куда вы – такою оравою?

Все равно он уже за чертой!

И смеется над вашей облавою

И над вашею злобой пустой.

Хоть удвоите гон, хоть утроите,

Но закон Паркинсона суров.

Он уже на своем астероиде

Недоступен, как бог Саваоф.

Так живем и пока не печалимся,

Не жалеем о прожитом дне.

Хоть редеют ряды – не отчаемся:

Вдвое меньше, но крепче вдвойне.

Мы когда-нибудь все повстречаемся,

Соберемся на той стороне.

Постепенно, без виз и без допусков

Все сойдемся в той жизни иной,

Где не будет допросов и обысков

И филерской возни за спиной.

Ни солдат, ни этапов с овчарками,

Ни решеток в окне, ни штыков...

Соберемся однажды за чаркою,

Как всегда, напечем пирогов.

За столом мы не будем про тяжкое

И не станем считать их грехи.

С мелодичной обычной протяжкою,

Улыбаясь за чайною чашкою,

Будет снова читать он стихи!

«Уже давно последний пролетарий,
Забыв завод, играет на гитаре...
Уже давно у Кащенко скончался
Последний Маркса, кажется, читавший...
Уже давно ни Штатов, ни Китая –
Но до сих пор агентами считают...
Но я терпеть не стану больше это,
Я украду фотонную ракету...
Быть может, где-то, на краю Галактики,
В каком-нибудь созвездье Птеродактиля
Еще кружит забытый астероид,
Где коммунизма все же не построят!»

Так и живем и пока не печалимся,
Хоть лютует их злобная рать,
Мы – смеемся, мечтаем, не старимся,
Ну, а если однажды опять
Вновь собьются со счета и – с поиском
Налетят, – отвечаем им так:
«Ну чего вы, Кащеево воинство?
Ну чего, ну чего беспокоиться?
Он ушел покурить за барак!»
8 марта 1981 г.
Тюрьма г.Владимира

Мое тюремное имущество

Зато с мешками мне не мучиться,
Не волочить их на спине.
Мое тюремное имущество –
Все то, что есть сейчас на мне.
Тут что ни вещь – друзей старания,
И есть кого припоминать.
Такого пестрого собрания
Нарочно было б не собрать!
Такого ладного и ноского.
Такого теплого вдвойне.
Вот – брюки Гриши Подъяпольского!
И – Пети Старчика кашне!
И словно весь я скроен заново,
Не сразу скажешь, кто есть кто.
Вот – шапка Тани Великановой,
Петра Григорьича пальто!
И вновь родные вижу лица я,
Не устаю благодарить.
Какая добрая традиция –
Одежду узникам дарить!
И – словно нету расставания
И все они опять со мной!
Как будто всей честной компанией
Сидим мы в камере одной!
Декабрь 1979 г.
Тюрьма г. Владимира

В прогулочном дворике

Помнят ли там о печальном затворнике
Или пора забывать?
Вот я опять в этом каменном дворике,
Созданном, чтоб тосковать.
Скорчены в тесном и гулком скворечнике
Наша гордыня и боль.
Три с половиной шага в поперечнике,
Восемь с осьмушкою вдоль.
Только и видно охраннице заспанной,
Стражнице нашей судьбы -
Гордые руки заложены за спину,
Сбиты лихие чубы.
Будто бы в этом бесцельном кружении
Наш неизбывный оброк:
Восемь с осьмушкой в одном направлении,
Три с половиною - вбок.
Солнце блеснуло бы огненной лавою,
Ангел бы вдруг заглянул!
Даже и небо решеткою ржавою
Красный паук затянул!
Будто бы жалкие, вечные грешники,
Проклята наша юдоль -
Три с половиной шага в поперечнике,
Восемь с осьмушкою вдоль.
Только напрасно двуногие хищники
Пробуют нас на излом!
Есть у меня золотые наличники,
Лодка с волшебным веслом.
Только в мечтании, только в видении -
Веры зеленый росток.
Восемь с осьмушкой - в одном направлении,
Три с половиною - вбок.
Ветки черемухи, мокрые, росные,
Старый с кувшинками пруд...
Милые, верные, добрые, вздорные -
Губы, которые ждут!
Дудочка веры - с валторною вечности
Слиты в единый прибой.
Три с половиной шага в поперечнике,
Восемь с осьмушкою вдоль.
И расступаются стены постылые,
Рушится камень оград!
Чье там лицо над вселенской пустынею?
Чей там блистающий град?
Только в висках - в забытьи - в отдалении -
Шепот привязчивых строк:
Восемь с осьмушкой - в одном направлении,
Три с половиною - вбок.
Пусть же лютуют лихие опричники,
Черная, злобная рать.
Есть у меня золотые наличники,
Этого им не понять.
Есть у меня золотые наличники,
Этого им не отнять!

сентябрь 1973
Владимирская тюрьма № 2




МОЛИТВА ЦВЕТОВ

Коса прошла
по пойме луговой,
Коса прошла,
пока мы мирно спали.
Коса прошла
лавиной роковой,
И головы горячие упали.
Мы маленькие, робкие цветы,
Мы маленькие призрачные звуки,
Мы маленькие слуги Красоты,
Хоть красота не лечит наши муки.
Хоть красота цветет и на крови,
Хоть красота любые крепит своды,
Хоть красота, как дети без любви -
Была не раз зачата без свободы.
О, дай нам Бог
однажды не стерпеть,
О, дай нам Бог
постичь азы науки,
О, дай нам Бог
сплести в тугую плеть
Безвольные, утонченные руки!

август 1972